Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
Даже я…
А разве я умираю?!
Да, кажется…
Господи! Ни о чём не прошу, только пусть кто-нибудь подойдёт и повернёт меня!
И этот огонь… Пусть раздвинут хворост! Я хочу узнать, чего ждут эти монахи?
Кажется, не смерти?
Они думают, я встану рядом с ними?
Нет? Много чести?.. Три трюфеля в котле… И свинья… Она что, подбрасывает хворост?! О, Господи! Дай мне силы сменить положение! Я хочу встать и посмотреть им в глаза!
Я – великий король, который не должен умирать в своей постели, сгорая, как еретик! Я вообще не могу быть «как» – я «есть»! Я бессмертен! Бес… бес смертен… смертен бес… Я – бес! Сам дьявол! И готов восстать, чтобы жить дальше! Пошли вон, монахи! Много чести… Совершить подлость ради победы, знать, что это подлость и знать, что это же знают все остальные, но все же сделать – это тоже требует мужества. У меня одного его хватило против всех вас – милосердствующих и мрущих по воле равных себе…»
Слабая рука поверх простыни дернулась, сжимая пальцы в кулак. Только два – указательный и безымянный – остались почти прямыми и медленно расползлись по влажной ткани.
«Аминь, Господи! Вот моя честь – я не трус, и этого довольно».
Герцог Бэдфордский привстал, тревожно вглядываясь в лицо на жёстких подушках.
– Милорды…
Все, находящиеся в комнате, бросили перешёптываться и, не сговариваясь, посмотрели на постель.
– Кажется… Всё.
Бэдфорд медленно подошёл и склонился над изголовьем. Бесконечно долго он вглядывался в лицо брата, словно на глазах меняющее свои очертания. Потом, так же медленно, не разгибаясь, закрыл остановившиеся глаза.
– Король умер, – сказал Бэдфорд. – Да здравствует король Генри Шестой.
Франция
(1422 год)Король Франции Шарль Шестой Безумный умер 21 октября 1422 года. Чуть меньше, чем через два месяца после смерти человека, которого своим больным мозгом, не ведая, что творит, он назвал «сыном и наследником».
Умер тихо и почти незаметно, совершенно забытый за той суетой, которая поднялась после смерти Монмута.
Из Лондона, пользуясь тем, что растерянный парламент ещё не пришёл в себя и охотно выполнял любые отдаваемые твердым голосом приказы, был срочно вывезен малолетний наследник, и, невзирая на опасности путешествия через пролив, доставлен в Париж, под опеку герцога Бэдфордского.
Новый регент Франции сразу показал, что настроен решительно и зло. Любые попытки, хотя бы намекнуть на преждевременность и нецелесообразность тех или иных его действий, он пресекал на корню и быстро затыкал рты, ставя точку в разговоре одним и тем же: «Я выполняю волю брата!». А во всём том, что вершилось помимо этой воли, усматривал зародыш измены и реагировал мгновенно. «Хозяйская рука должна быть крепкой и всегда готовой ударить! – говорил он, верша расправу. – Пускай сразу привыкают, что договор, подписанный в пользу моего племянника, не пустая бумажка. Когда он достигнет совершеннолетия, оба королевства должны стать единым целым! И я добьюсь этого любой ценой!».
Овдовевшую принцессу Катрин, которая всего год носила титул королевы Англии, Бэдфорд тоже вызвал в Париж. Шествуя за гробом, сначала мужа, а через два месяца и отца, бедняжка смотрела вокруг испуганными глазами и покорно принимала быстрые перемены в своей судьбе. Её последней главной ролью на этих политических подмостках стал проезд по улицам французской столицы с крошечным сыном на руках под неусыпным вниманием герцога Бэдфордского. Перед склепом в Сен-Дени, где упокоился безумный отец, Катрин передала сына герцогу и послушно отошла в тёмный угол Истории.
Всё! Своё дело она сделала.
Заполучив наследника обоих престолов, герцог без лишних разговоров вернул принцессу стране и матери, чтобы забыть о ней навсегда.
Вдовствующие королевы встретились без особых сантиментов. Пристрастившаяся к сладкому Изабо очень располнела за последнее время. Белое вдовье покрывало только подчеркивало её отёчное лицо, уже начавшее обвисать. Тяжёлые складки появились по углам рта и возле носа, мешки под глазами собрались мелкими сборками, словно тонкий полог в алькове её опустевшей кровати… От прежней красавицы ничего не оставалось. Но Изабо устала нравиться и покорять. «Что ты так смотришь?», – равнодушно спросила она заплаканную дочь. – «Я желала покоя и я его получила. Эти тело и душа страстям больше недоступны. А призракам страстей прежних нет дела до того, на что я становлюсь похожа…».
С полным безразличием смотрела Изабо и на то, как герцог Бэдфордский прибирает к рукам страну. Когда ей сообщали о какой-нибудь очередной кровопролитной схватке, или о зверствах, чинимых бригантами во время рейдов, она только пожимала плечами и говорила своему, заметно поредевшему двору: «Если бы все эти бастарды перестали сопротивляться, ничего бы не было. Не понимаю, зачем они так упорствуют…».
Впрочем, иногда интерес в Изабо просыпался. После сражения при Краване она любезно поздравила сэра Томаса Монтаскьюта, которому предоставилась-таки возможность отомстить за Боже, и потребовала пересказать ей ход сражения со всеми подробностями.
Английский граф охотно поведал о том, как после трёхчасового стояния по берегам реки Йонны, он велел вынести перед войсками своё знамя и первым кинулся в воду. Как храбро бургундцы осаждённого Кравана выбрались через западные ворота и очень вовремя ударили в тыл объединённым франко-шотландским отрядам… Но, уходя из покоев Изабо, поймал себя на мысли, что королева Франции более всего желала услышать о потерях. И, кажется, осталась очень довольна четырьмя тысячами убитых французов, в числе которых были и представители высшей знати – не менее трёхсот известных ей людей. Что-то смутное, похожее на жалость к стране, получавшей оплеухи, как осиротевший после смерти отца ребёнок, шевельнулось в душе сэра Монтаскьюта. Но длилось это всего мгновение. И 4-ый граф Солсбери, гордо тряхнув головой, хозяйским шагом двинулся дальше, по своим делам.
Несколько иначе относился к делам во Франции герцог Бургундский.
С одной стороны, любая победа англичан была и его победой тоже, поскольку и те, и другие войска действовали пока в полной слаженности. Все союзнические договоры с Бургундией новый регент Франции подтвердил и обещанные Филиппу земли Голландии и Зеландии отдал беспрекословно, несмотря на недовольство брата Глостера. Но в отличие от своего другого брата, носившего титул короля, герцог Бэдфордский, с невысокого престола регентства, озирался вокруг более алчно, и действовал более хищно. Делить с ним ответственность за то, что будет наворочано в стране, умный Филипп не хотел и предпочитал лично ни в каких сражениях не участвовать.
К тому же, не давал покоя листок, исписанный рукой отца…
Первые победы «дофинистов» не сильно напугали герцога – слишком мелкий повод для появления мифической Девы. Но смерть Монмута вызвала в его душе настоящую панику! А последовавшая затем смерть и Шарля Безумного привела к тому, что весь день накануне похорон и во всё время церемонии бедный Филипп дёргался на каждый крик толпы, ожидая, что вот-вот поползёт по улицам слушок, а то и явится сама эта Дева! А когда явится, представит дофина законным наследником престола, чему вся эта толпа, не то что не воспротивится, но благоговейно подчинится – потому что слишком велика растерянность! Ещё бы! Такой удобный случай! Король-праведник умер, не дожив всего пары месяцев до осуществления своих притязаний, за которые так упорно и кроваво воевал! Умер, можно сказать, наказанный Господом, который, почти сразу прибрал и короля-безумца, чтобы явить свою волю относительно наследственных дел во Франции…
Но, когда ничего не произошло и герцог Бэдфордский без какого-либо Божественного вмешательства смог продолжить дело Монмута, не поступаясь ничем, мысли герцога Бургундского приняли самое благостное направление. Или «дофинисты» ещё не готовы и прохлопали удачный момент, или отцу удалось-таки разрушить планы Иоланды Анжуйской, из-за чего она в своё время и слегла, а дурак-дофин, оставшись без поводыря, отомстил отцу убийством.
«Дела в Бургундии требуют моего присутствия», – заявил молодой герцог и отправился активно укреплять здоровье охотой в своих угодьях, игрой в теннис, турнирами и стрельбой из лука, как будто не шла рядом кровопролитная война за французскую корону. Он даже отказался от предложенного Бэдфордом ордена Подвязки, считая, что достаточно поучаствовал в английских делах, отослав ко двору регента Франции давнего соратника отца Антуана де Вержи.
Сильно израненный на Йоннском мосту в Монтеро де Вержи не погиб и рвался в бой со всем пылом человека, желающего отомстить. Он уже получил должность маршала от Монмута, должность губернатора Бургундии от Филиппа и губернаторство в Шампани и Бри от Бэдфорда. Но зуд шрамов от ран, нанесённых секирами на мосту в Монтеро, не давал покоя. «За все свои губернаторства одну хорошую победу!», – говорил он, отправляясь к осаждённому «дофинистами» Кравану. И, если Монтаскьют первым бросился через реку, то де Вержи был первым в рукопашной, завязавшейся на противоположном берегу.
